Вацлав Гавел "О ненависти"

Из выступления президента ЧСФР Вацлава Гавела на Международной конференции в Осло по правам человека и гражданским свободам {28 августа 1990 года). Опубликовано Агентством Аура-Понт (Прага) к открытию Конгресса Европейского Культурного Клуба, состоявшегося в Праге 3—5 декабря 1990 года и посвященного теме «Тоталитаризм XX века».


Уважаемое собрание!

Глядя на присутствующих здесь, я начинаю думать, что среди нас не так уж много людей, которые способны размышлять над нашей темойя имею в виду ненавистьна основе самокопания, «изнутри», как над состоянием души, ими самими пережитым. Очевидно, что все мы лишь с беспокойством наблюдаем за этим феноменом и пытаемся осмыслить его извне. Это относится и ко мне: среди моих отрицательных черт, которых, конечно же, предостаточно, на удивление отсутствует способность ненавидеть. Поэтому и я размышляю о ненависти всего лишь не как сопричастный ей, но как очень обеспокоенный наблюдатель.

Перебирая в памяти тех, кто лично меня ненавидел или ненавидит, я прихожу к выводу, что всех их объединяют свойства, сопоставление и анализ которых позволяют дать пусть и самое общее, но тем не менее вполне определенное объяснение владеющей ими ненависти.

Прежде всего этих людей нельзя считать пустыми, пассивными, равнодушными, апатичными. Мне кажется, что в их ненависти проявляются какая-то большая и по самой своей сути неутолимая страсть, какое-то неисполненное и в принципе неисполнимое желание, какая-то отчаявшаяся амбиция. Это внутренняя сила сугубо активного характера, которая своего носителя снова и снова на что-то нацеливает, куда-то влечет, так сказать, захлестывает. Я решительно не могу считать ненависть простым отсутствием любви и гуманности, вакуумом человеческой души. Напротив, она имеет много общего с любовью и прежде всего присущую ей устремленность на другого, зависимость от него, даже прямое делегирование ему части своей собственной идентичности. Как влюбленный тянется к предмету своей любви и не может без него обойтись, так ненавидящий тянется к ненавидимому. Как и любовь, ненависть в конечном счете есть выражение жажды абсолюта, хотя и трагически извращенное.

Люди ненавидящие, насколько я мог разобраться, это люди с постоянным, неискоренимым и глубоко не соответствующим действительному положению вещей чувством нанесенной лично им обиды. Они хотели бы пользоваться всеобщим уважением и любовью, но постоянно терзаются от болезненного сознания, что окружающие вовсе не благодарны им, несправедливы к ним, не только не почитают и не любят их, как должны бы были, но вообще не обращают на них внимания.

В подсознании ненавидящих дремлет извращенное чувство, будто они обладают истиной в последней инстанции, и это превращает их в своего рода сверхчеловеков, чуть ли не в богов, и поэтому-де они заслуживают всеобщего признания, всеобщего подчинения и лояльности, если не прямо слепого повиновения. Они хотели бы быть центром вселенной, и их раздражает и уязвляет, что мир не видит и не признает их своим центром, что он вообще их не слишком-то замечает, а может быть, даже и подсмеивается над ними.

Они похожи на избалованных или плохо воспитанных детей, которые убеждены, что мать только для того и существует на свете, чтобы их боготворить, и сердятся на нее, если время от времени она уделяет внимание кому-нибудь или чему-нибудь другому, например, сестрам и братьям, мужу, книге, работе. Все это они воспринимают, как несправедливость, травму, покушение на них самих, словно бы этим ставится под сомнение их собственная значимость. Внутренний заряд, который мог бы стать любовью, оборачивается ненавистью к предполагаемому источнику травмы.

Ненавистиравно как и несчастливой любвиприсуща своего рода отчаянная трансцендентальность: ненавидящие люди хотят достичь недостижимого и беспрерывно гложут себя из-за невозможности этого, причем препятствует им, как они убеждены, подлый окружающий мир. Ненавистьдьявольское свойство падшего ангела; это состояние души, желающей стать Богом, она даже верит, что она и есть Бог, и постоянно мучается от того, что она все же не Бог, что не может им стать. Это свойство создания, ревнующего к Богу и снедаемого чувством, что путь к Божьему престолу, на котором ему предназначено восседать, преграждает несправедливый мир, состоящий в заговоре против него.

Причину своего метафизического неуспеха ненавидящий человек совершенно не способен увидеть в себе самом, в тотальной переоценке самого себя. В его глазах всему виной окружающий мир. Но это виновник абстрактный, неопределенный и неуловимый. Его надо персонифицировать, ибо ненавистькак сугубо конкретный порыв душинуждается в конкретной жертве. И вот ненавидящий человек находит конкретного виновника. Поскольку речь идет о своего рода заместителе виноватого, то он может быть случайным и легко заменяться другим. Я обратил внимание, что для ненавидящего ненависть как таковая важнее, чем ее объект, что объекты он может довольно часто менять, ничего не меняя в своем к ним отношении. И это вполне понятно: ведь он испытывает ненависть не к данному конкретному человеку, а к тому, чем ему этот человек представляетсянагромождению препятствий на пути к абсолюту, к абсолютному признанию, к абсолютной власти, к тотальной идентификации с Богом, истиной и мировым порядком. Ненависть к ближнему выступает как физиологическое овеществление ненависти ко вселенной, которая воспринимается как конечная причина собственного неуспеха.

О ненавидящих говорят, что это люди с комплексом неполноценности. Вероятно, эта характеристика неточна. Я бы скорее сказал, что комплекс у этих людей иной: они считают, что их роковым образом недооценивают.

Мне кажется заслуживающим внимания и еще одно мое наблюдение: ненавидящий человек не способен улыбаться, он только ухмыляется. Он не способен на веселую шуткутолько на кислую усмешку. Он не способен на настоящую иронию, ибо не способен на самоиронию, ведь искренне смеяться может только тот, кто умеет смеяться над самим собой. Для ненавидящего характерны серьезное лицо, чувство оскорбленного достоинства, громкие слова, крик, неумение подняться над собой и увидеть свои смешные стороны.

Эти особенности ненавидящего выдают нечто весьма показательное: полное отсутствие у него таких свойств, как чувство соответствия, вкус, стыд, широта взгляда, способность сомневаться и вообще задавать вопросы, сознание того, что он сам преходящ и все на свете преходяще. И уж тем более недоступно ненавидящему чувство абсурда, то есть ощущение абсурдности своего существования, неприкаянности, ничтожности или вины. Общий знаменатель всего этого, — наверное, трагический, но опять- таки почти метафизический недостаток чувства меры: человек, которого обуяла ненависть, не знает меры вещей, равно как и меры своих возможностей, своих прав, меры своего бытия, не знает меры признания и меры любви, на которые может рассчитывать. Он хочет, чтобы мир принадлежал ему безгранично, чтобы мировое признание было безбрежным. Этому Человеку невдомек, что право на чудо собственного существования и на признание еще надо завоевать и заслужить своими поступками. Он же это право воспринимает как автоматически данное ему раз и навсегда, которое никакими рамками не ограничено и никогда никем не может быть подвергнуто сомнению. Короче говоря, полагает, что ему выдана своего рода контрамарка на вход всюду, в том числе и на небеса. А если кто- нибудь отважится проверить входной билет, он воспримет этого человека как врага, который незаслуженно его обижает. Если ненавидящий человек именно так понимает свое право на существование и признание, то не приходится удивляться его постоянному недовольству тем, что все другие не воспринимают это его право точно таким же образом.

Я обратил внимание на то, что все ненавидящие обвиняют своих ближниха в их лице и весь светв том, что они озлобились. Генератором злости ненавидящих служит ощущение, что окружающие злые люди и злой мир лишили их чего-то, что должно было бы совершенно естественно принадлежать именно им. Свою собственную злость они проецируют на других. Этим они напоминают избалованных детей: не в состоянии понять, что иногда надо что-то и самим заслужить, и что если они не могут автоматически получить сразу все по своему желанию, то это не потому, что кто-то к ним плохо относится.

В ненависти много эгоцентризма и себялюбия. Стремясь к абсолютному самоутверждению, но не в силах его достичь, ненавидящие люди считают себя жертвами коварной, злонамеренной и повсеместной несправедливости, которую необходимо устранить, чтобы наконец восторжествовала справедливость. При этом понимание справедливости ставится с ног на голову: они воспринимают ее как обязанность присудить им то, что присуждено им быть не может, то есть весь мир.

Ненавидящий человек в сущности несчастен, и вполне счастливым быть никогда не может. Ибо в конечном счете, что бы он ни делал для полного признания, равно как для полного уничтожения тех, кто предположительно повинен в его недооценке, он никогда не может достичь желанного успеха, успеха абсолютного: откуда-нибудь да непременно глянет на негонапример, с веселой, примирительной или прощающей улыбкой его жертвывесь ужас его бессилия, его неспособности быть Богом. Ненависть по своей природе едина: нет разницы между ненавистью индивидуальной и групповой; тот, кто ненавидит отдельного человека, почти всегда способен поддаться групповой ненависти или распространять ее. Я бы даже сказал, что групповая ненавистьрелигиозная, идеологически-доктринерская, социальная, национальная или любая другая есть своего рода воронка, которая в конце концов втягивает в себя всех, кто предрасположен к индивидуальной ненависти. Другими словами, надежным тылом и человеческим потенциалом всех видов групповой ненависти является собрание людей, способных ненавидеть отдельного человека.

Но не только это. Коллективная ненависть, разделяемая, углубляемая и распространяемая человеконенавистниками, обладает особой магнетической притягательностью и может вовлечь в свою воронку неограниченное число и тех, кто изначально не был способен ненавидеть. Речь идет о людях малой и слабой морали, эгоистах, о людях ленивого духа, не умеющих самостоятельно мыслить и склонных поэтому поддаться влиянию ненавидящих.

Притягательность коллективной ненавистибесконечно более опасной, чем ненависть индивидуума к индивидууму, — следствие некоторых очевидных преимуществ этого вида ненависти.

1) Коллективная ненависть избавляет человека от чувства одиночества, покинутости, слабости, бессилия, приниженности, а это помогает бороться с комплексом недооценки и неуспеха. Она придает людям ощущение общности, превращает их в некое братство, основанное на очень простом способе объединяющего взаимопонимания: участие в этом братстве не налагает никаких обязательств, условия вступления в него легко выполнимы, никто не должен опасаться, что не выдержит приемных испы-. таний. Что может быть легче, чем иметь общий объект отрицания и усвоить общую «идеологию кривды», во имя которой следует этот объект отвергнуть? Сказать, например, что во всех несчастьях мира и прежде всего каждой обиженной душивиноваты евреи, цыгане, немцы, арабы, негры, вьетнамцы, венгры или чехи: это так просто и так понятно! И всегда найдется достаточное число вьетнамцев, венгров, чехов, цыган или евреев, поступками которых можно проиллюстрировать мысль, что именно они во всем виноваты.

2)    Изначальное чувство собственной недооцененности, которое, по моему мнению, наличествует у всех, кто предрасположен к ненависти, получает в коллективе ненавидящих еще одно большое преимущество: они могут до бесконечности убеждать друг друга в своих достоинствах, соревноваться в проявлениях ненависти к избранной группе виновников своих бед, в культе символов и ритуалов, призванных. подтвердить ценность ненавидящего единства. Одинаковые костюмы, униформа, значки, знамя или любимая песня сближают членов этого единства, укрепляют в них сознание общности, увеличивают, усиливают, умножают в их глазах собственную значимость.

3)    Если индивидуальная агрессивность всегда связана с риском, ибо она воскрешает к жизни пугало индивидуальной ответственности, то единение ненавидящих как бы «легализует» агрессивность, утверждая ее законность или, по меньшей мере, давая ощущение «коллективного прикрытия». Затерянный в группе, стае или толпе, каждый потенциальный насильник сразу же становится более отважным; один стимулирует другого, а все вместеименно потому, что их многоубеждают друг друга в обоснованности своей агрессивности.

4)    Наконец, принцип групповой ненависти существенно облегчает жизнь всем ненавидящим и всем, кто лишен способности самостоятельно рассуждать, ибо указывает им очень понятный, так сказать, с первого взгляда и по первому звуку узнаваемый объект ненавистивиновника их обид. Процесс материализации общей несправедливости мира в конкретной фигуре того, кто ее представляет и кого, следовательно, надо ненавидеть, блестяще облегчается, если предложен «виновник», моментально опознаваемый по цвету кожи, имени, языку, на котором он говорит, религии, которую он исповедует, или по месту его обитания на земном шаре.

У коллективной ненависти есть еще одно очень коварное преимущество: незаметность возникновения. Существует делая серия вроде бы невинных состояний коллективной мысли, которые образуют почти неразличимые подготовительные ступени коллективной ненависти, некое обширное плодородное поле, на котором ее семена легко принимаются и легко всходят.

Современная Центральная и Восточная Европа изображается некоторыми наблюдателями как потенциальная пороховая бочка, как пространство, на котором набирают силу национализм, этническая несовместимость, , а следовательно, множатся различные проявления коллективной ненависти. Иногда это пространство описывается как возможный источник будущей общеевропейской нестабильности и серьезной угрозы миру. В подтексте подобных пессимистических рассуждений можно то здесь, то там уловить и нечто вроде тоски по золотому старому времени «холодной войны», когда две половины Европы держали друг друга под шахом, благодаря чему-де и царило спокойствие.

Я не разделяю пессимизма этих наблюдателей. И тем не менее признаю, что та часть мира, из которой я приехалесли нам не удастся сохранить бдительность и здравый рассудок, — может стать подходящей почвой для возникновения и развития коллективной ненависти. Это объясняется многими более или менее понятными причинами.

Прежде всего необходимо иметь в виду, что на территории Центральной и Восточной Европы перемешано много разных наций и этнических групп, так что с большим трудом можно было бы вообразить какие-то идеальные границы, однозначно отделяющие друг от друга места их обитания. Здесь много национальных меньшинств и меньшинств внутри этих меньшинств, границы зачастую весьма условны, короче говоря, это своего рода международный общий котел. У здешних народов было мало исторических; возможностей для обретения политической самобытности и собственной государственности: на протяжении столетий они жили под Австро- Венгерской монархией, после кратких межвоенных пауз тем или иным способом были подчинены Гитлеру, а затем или вскоре после тогоСталину, На процессы, которые у западноевропейских народов заняли целые десятилетия' и столетия, большинству центральноевропейских народов было отпущено всего лишь.двадцать межвоенных лет.

В их коллективном подсознании оправданно присутствует ощущение исторической несправедливости. Гипертрофированное чувство обиды, характерное для ненависти, может здесь поэтому вполнелогично найти благоприятные условия возникновения и развития.

Тоталитарная система, которая долгие годы господствовала в большинстве этих стран, кроме всего прочего отличалась тенденцией все сделать одинаковым, уравнять, унифицировать, ради чего десятилетиями последовательно подавлялась всякая самобытность и, если хотите, «ина- кость» порабощенных народов. Начиная со структуры государственного управления и кончая звездами на крышахвсе было одинаковое, импортированное из Советского Союза. Стоит ли удивляться, что, когда эти народы избавились от тоталитарной системы, они с небывалой остротой узрели друг в друге эту неожиданно освобожденную «инакость»? И надо ли удивляться, если эта долгие годы не обнаруживавшая себя, а поэтому достаточно не прочувствованная и не осмысленная «инакость» могла показаться странной? Избавившись от униформы и сбросив маски, которые были нам навязаны, мы, собственно, впервые видим истинные лица друг друга. Происходит нечто вроде шока от «инакости». А тем самым создаются и благоприятные условия для возникновения коллективного отпора, который при определенных обстоятельствах может перерасти и в коллективную ненависть.

У народов на этом пространстве просто не было достаточно времени, чтобы их государственное существование достигло зрелости, не было достаточно времени, чтобы привыкнуть к политической «инакости» друг друга.

И снова напрашивается сравнение с ребенком: во многих отношениях у этих народов просто не хватило времени, чтобы политически повзрослеть.

После всего, что они пережили, эти народы испытывают потребность как можно быстрее сделать очевидным сам факт своего существования, добиться признания и оценки. Они просто-напросто хотят, чтобы все о них узнали, чтобы мир с ними считался, чтобы была признана их «инакость». И в то же время, еще не будучи полностью уверенными в себе и в том, что они уже достигли признания, они нервозно поглядывают друг на друга и терзаются сомнениями: не отнимают ли другие народы, обнаружившие вдруг такую непохожесть на них, частицу признания, которая должна была бы принадлежать им самим?

Тоталитарная система в этой части Европы долгие годы подавляла гражданскую самостоятельность и самобытность людей, стремилась превратить их в послушные детали своей машины. Недостаток гражданской культуры, которую эта система так настойчиво изничтожала, и упадок морали под воздействием угнетения неизбежно привели к возникновению неосторожных обобщений, всегда сопутствующих национальной нетерпимости. Ибо уважение к правам человека, не приемлющее принцип коллективной ответственности, есть выражение определенного уровня гражданской культуры.

Я надеюсь, что из этого краткого и по необходимости упрощенного изложения тем не менее понятно, что в нашей части Европы действительно существуют подходящие условия для возникновения национальной нетерпимости или даже ненависти.

Здесь, впрочем, есть и еще один важный фактор. Вслед за первоначальной радостью освобождения неизбежно наступает фаза разочарования и депрессии; именно теперь, когда можно обо всем сказать правду и все назвать своими именами, выявляется весь ужас наследия, оставленного нам тоталитарной системой, и мы понимаем, как долго и трудно придется избавляться от него.

Это состояние всеобщей подавленности может кое-кого спровоцировать на то, чтобы выместить досаду на жертвах, как бы замещающих главного и уже ликвидированного виновника, то есть тоталитарную систему. Бессильная ярость всегда ищет какой-нибудь громоотвод.

Я хотел бы повторить, что об опасности национальной ненависти в Центральной и Восточной Европе я говорю не как о нашем будущем, а как об опасности потенциальной.

Эту опасность необходимо осознать, чтобы можно было действенно противостоять ей,—такова общая задача всех нас, живущих в странах бывшего советского блока.

Энергично бороться против всяческих зародышей коллективной ненависти мы должны не просто исходя из принципа, что злу надо противостоять, но и в наших собственных интересах.

У индусов есть сказка о птице Берунде. Это птица с двумя шеями, двумя головами и двумя самостоятельными сознаниями. Вынужденные сосуществовать, головы возненавидели друг друга и стали мучитьзаглатывали камни и яд. Результат ясен: птица умерла в судорогах, громко стоная. Но безграничное милосердие Кришны воскресило ее, чтобы она напоминала людям, к чему приводит любая ненависть. Никогда не уничтожает она одного только ненавидимого, но всегда вместе с нима может быть, даже преждененавидящего.

Индийскую сказку мы, живущие в новорожденных европейских демократиях, должны вспоминать каждый день: если только хоть одна из этих демократий поддастся искушению возненавидеть другую, всех нас ждет участь Берунды.

С той только разницей, что вряд ли какой-нибудь земной Кришна возьмется вызволить нас из несчастья.


Перевод с чешского С. Шерлаимовой

 

Источник информации:

https://sites.google.com/site/alekslapunov/poisk-istiny/vaclav-gavel-o-nenavisti